ЕСТЬ ПРОРОКИ В РОДНОМ ОТЕЧЕСТВЕ

: preg_replace(): The /e modifier is deprecated, use preg_replace_callback instead in /var/www/fantastika3000/data/www/fantastika3000.ru/includes/unicode.inc on line 311.

Емельянов Владимир Иванович

«Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда!..»

Удивительно, но эти слова, сказанные о сущности истинной литературы почти в начале двадцатого столетья, несомненно, справедливы и для нашего смутного времени.

Среди слепящих глаза книжных завалов и развалов нелегко отличить поделки «глупого милорда» от гоголевских прозрений и «понести их с базара» туда, куда следует...

Я далек от мысли о том, что все выходящие ныне цыганисто принаряженные тома, расположившиеся на полках рядом с историями о зубастых барабашках, непобедимых терминаторах, добрых киллерах, прозревших проститутках являются такими же вредоносными отходами человеческой деятельности, как вышеперечисленная продукция... И все же, большая ее часть не готова служить даже тем самым «сором», из которого может проклюнуться нечто полезное и талантливое.

Тем более поразителен на фоне всеобщего упадка и деградации факт выхода сборника повестей и рассказов Валерия Болтышева «Город М». Рискну сразу же объявить эту книгу самым ярким явлением русской прозы последнего десятилетия. Разумеется, я имею в виду лишь художественную литературу, к которой не причисляю заидеологизированную беллетристику перестроечных коньюктурщиков. Они, если присмотреться повнимательнее, есть ни что иное, как перекрасившиеся коньюктурщики соцреализма.

В книгу включены повести «Тихий Дол», «Город М» и некоторые рассказы писателя.

Тем читателям, которых, прежде всего, волнует вопрос — о чем эти произведения, можно порекомендовать начать сразу с послесловия, написанного талантливым критиком Виктором Чулковым. Он очень четко определяет, что в повести «Тихий Дол» сходятся «два противостоящих друг другу, противоборствующих на протяжении человеческой истории начала — божеское и дьявольское, духовно-возвышенное и пошло-театральное, принимающее мир в его богосотворенности и разрушающее его божественную основу...». И главный герой этого произведения Юрий Петрович Щеглов, попытавшийся взять на себя роль нового мессии, проигрывает схватку с бесом-искусителем — стариком Селивановым. Теперь о городе М: «Раскрученная от конца до начала, фабула повести выглядит так. Иисус не был распят на кресте, а посажен в подвал Домоуправления, где Егорушка Стуков эксплуатирует одну из его способностей — воскрешать мертвых. Цель очевидна — бесконечно продлевать свое и своих приближенных земное существование, бесконечно долго стоять у кормила власти...» И становится ясно: эти две повести логично дополняют друг друга, как мифы о первом и втором пришествии... Автор как бы спрашивает нас: а что было бы, если бы Иисус не был распят... И сам же отвечает словами «щекотурщика», но не утвердительно, а новым вопросом: «Егорку можем показать, если хочете. Ну, то есть — старого. Старого Егорку. Старого хочете?» Это болтышевский вариант размышлений одного из героев Достоевского о вечности: «А что, если и там — банька с пауками?»

Между двумя этими фантасмагорическими повестями, разделенными (или соединенными) циклом вполне реалистических, но органически дополняющих книгу рассказов, просматривается логическая связь. Когда-то, лет пятнадцать тому назад, рецензируя одну из первых книжек Болтышева, я завил, что у него романное мышление. И вот подтверждение: новая книга писателя читается не как сборник разновременных и разностильных произведений, а полноценный роман о мире, созданном В. Болтышевым и населенном его собственными героями. И ко многим его определениям: фантасмагория, интеллектуальная проза, фарс и тому подобным, я добавил бы еще одно: роман-пророчество...

Мне довелось читать «Город М» задолго до его опубликования и до пресловутого августовского путча. И я был поражен через несколько лет, видя в прямых телевизионных репортажах картинки будто бы поставленные по сценарию Болтышева: «Когда он решил открыть глаза, все было, как тому следовало.

Рядом стоял Волк, держа в руке автомат.

Четверо вокруг ведра пялились по-прежнему тупо и в никуда.

А возле танка раскачивались два однонога. Один пил, запрокинув чайник над маленькой головой. Другой, щурясь сквозь папиросный дым, мочился на танк...»

Это лишь один эпизод. А сколько других сбылось и не дай Бог еще сбудется!

Мне думается, Валерий Болтышев достиг того уровня мастерства, о котором можно говорить, как о новом явлении в литературе.

Может быть, поэтому так непросто пробивались к читателю все книги Болтышева. Впрочем, так случалось со многими новаторами, даже такими заметными, как, например, Евгений Замятин, автор нашумевшего романа «Мы». Правда, сегодня я намерен упомянуть его в своей статье не как выдающегося экспериментатора, а как видного теоретика литературы, который заявлял еще в 1922 году, что в искусстве есть всего лишь три школы — и нет никаких других. Он даже попытался вывести своеобразную формулу для иллюстрации своего постулата:

+, - , - -.

«Утверждение, отрицание и синтез — отрицание отрицания. Силлогизм замкнут, круг завершен. Над ним возникает новый — и все тот же — круг. И так из кругов — подпирающая небо спираль искусства. Спираль, винтовая лестница в Вавилонской башне, путь аэро, кругами поднимающегося ввысь, — вот путь искусства... Уравнение искусства — уравнение бесконечной спирали...»

В какой-то мере эту цитату из Замятина можно считать одним из ответов на один из вопросов, заданных в послесловии к «Городу М» критиком Виктором Чулковым: «Неужели действительно история размещена между трагедией и комедией? Неужели движение по этому маршруту — единственно возможное и конец обязательно опровергнет начало? Если принять эту точку зрения (а автор дает для этого достаточно оснований), тогда мир, который он выстроил, лишен какой-либо перспективы, замкнут на себе и чреват самоповторениями, самоцитированием. В нем каждый виток есть искажающее, извращающее дублирование предыдущего. Вывод мрачный, но оглянитесь вокруг себя, может быть, вы видите что-то другое? Если да, то я ошибся адресом...»

Не правда ли очень похожие рассуждения? И вполне возможно, что творчество Болтышева вполне вписывается в «путь аэро, поднимающегося ввысь» по Замятину, или в путь, «не дающий читателю возможности обольщаться на свой счет» по Чулкову. С огромным уважением относясь к выводам Замятина и Чулкова о целях и путях литературы, все же позволю себе усомниться в том, что круг читателей произведений, подобных болтышевским, «резко органичен» именно по причине того, что читателю неприятны его герои, в отличие от произведений, которые «открывают человеку безграничную перспективу совершенствования». И дело даже не в «катарсисе» и не в способах его достижения. Я хочу сказать о другом: современные бесталанные бестселлеры порой замешаны на гораздо более крутом дерьме, чем то, в которое угодили герои Болтышева. А многомиллионный контингент их потребителей можно назвать ограниченным лишь в кавычках, долженствующих намекать на некие умственные, а не количественные категории.

Мне кажется, здесь дело в чем-то другом. Может быть, именно в том, что последние произведения Болтышева в полной мере будут поняты лишь весьма подготовленными читателями, знакомыми со всем многообразием не только российской, но и мировой литературы, и не только художественной, но и философской, религиозной, исторической... Ведь, подобно пушкинским стихам, проза Болтышева представляет собой едва ли не сплошную цитату и в этом ее плюсы и минусы. Заметив это цитирование, читатель может просто-напросто отбросить книгу в сторону, если не проявит терпение и не заметит следующего: почти все цитаты Болтышев оспаривает... Для чего? Да для того, чтобы сказать что-то свое. Попробую пояснить это на следующем примере. Помните стихотворение Михаила Лермонтова «Парус»? Преподаватель литинститута М.Еремин разбирал его примерно так:

— Давайте построим модель пространства, в котором действует этот образ. «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом. Что ищет он в стране далекой?» — проведем линию вперед и в будущее и обозначим искомую страну буквой А. «Что кинул он в краю родном?» — проведем линию назад и в прошлое и обозначим буквой Б. «Под ним струя светлей лазури» — ставим букву С и считаем это глубиной, основательностью. «Над ним луч солнца золотой» — высота, пафос... Соединим эти линии. Что получилось? Крест — единая модель времени и пространства. Но Лермонтов на этом не останавливается. Он добавляет: «А он мятежный ищет бури, как будто в бурях есть покой». И плоскостной образ мира сразу обретает объем... Вот — формула настоящего искусства!

Мне кажется, формула Еремина объемней формулы Замятина.

А вот еще строка из стихотворения нашего современника: «Он пошел поперек... Ничего мы не знаем о нем».

Зачем я вспомнил об этом?

Может быть для того, чтобы предположить: у художественной литературы, помимо утверждения, отрицания и синтеза, долженствующих возвышать или порицать читателя, есть еще одна задача, помочь автору построить свой собственный мир, населить его собственными героями, по образу и подобию своему...

Поперечный путь рискован. Многие пытались. Мало у кого получилось.

Рекомендую: возьмите в руки книгу Валерия Болтышева. Он долго шел поперек многих догм и, наконец, мне кажется, вышел на свою собственную дорогу. Читатели, читайте! Писатели, догоняйте! А издательство «Удмуртия» следует поздравить: оно выпустило книгу писателя, который опередил время.


Все обсуждения — на «Форумах». Пожелания — в «Гостевой». Здесь комментарии только для дополнений и уточнений.