"В мире книг" ВЛ. ГАКОВ СЧАСТЬЕ В ПРОБИРКЕ Много ли человеку нужно? Хватит просто - счастья. Просто счастья... Какую цену в состоянии мы заплатить за него, всерьез даже не обсуждается: да никакую не жалко! С де- тства приученные к тому, что "человек создан для счастья, как птица для полета", мы с каким-то даже нервным предубеждением относимся к тем, кто вечно "все усложняет"... Однако XX век заставил навсегда распроститься со многими иллюзиями, и среди них - с иллюзией простоты. Первым, вероятно, задумался над "элементарным" вопросом платы за счастье английский писатель Олдос Хаксли. Выводы, к которым привели его раздумья, элементарными никак не назовешь, люди бьются над коварной задачкой без малого век, а решение все никак не дается в руки. Чтобы читатель почувствовал весь драматизм ее, перефор- мулирую по-другому (близко к тому, как это сделал автор рома- на "О дивный новый мир"). Итак, стоит ли счастье - свободы? Будет ли счастлив человек, если принесут это счастье на блюдечке с голубой каемочкой, устранив все мыслимые неприят- ности - социальную несправедливость, войны и бедность, за- висть и ревность к более удачливым, несчастную любовь, болез- ни, драмы родителей и детей, бесцельные поиски смысла жизни, старость, творческие муки, даже страх смерти? Взамен же придется отказаться от сущей малости - свободы располагать собой по собственному усмотрению...Случайной сво- боды рождения. Свободы выбрать ту жизнь, какую для себя поже- лал (и сотворил себе сам). Свободы любить - пусть и трагично, и безответно. Свободы интеллектуальной, творческой, социаль- ной. Свободы прекратить жизнь, когда иссяк внутри живительный огонь и дальнейшее прозябание лишено смысла. Не торопитесь отвечать... Знакомые строчки из "Фауста": "Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день за них идет на бой" - связывают две великих цели человеческого су- щетсвования соединительным союзом "и", а не альтернативой вы- бора. Но как быть, если чаще приходится - выбирать одно? Вот что за проблему поставил в своем романе Олдос Хакс- ли. А приблизился ли к решению - это вопрос. Проще всего назвать его книгу антиутопией, тем самым по- торопившись вынести приговор; приговаривать всегда легче, не- жели разбираться. Как и две другие великие антиутопии XX века - книги Замятина и Оруэлла, эта в полной мере испила чашу не- справедливости, недомыслия, предубеждения. Хотя один лишь Хаксли из всей знаменитой троицы как раз попытался повременить с осуждением, предпочитая философское размышление над дьявольской альтернативой (до которой, однако, не додумался и сам великий провокатор из поэмы Гёте!) Они очень разные - эти три антиутопии. Замятин боролся с определенными представлениями соотече- ствеников, с их социальными утопическими взглядами. Оруэллу было не до теоретических дебатов: он зримо увидел в недалеком будущем политическую реальность, которая ужасала именно своей реалистичностью. Хаксли сохранил верность холодной интеллек- туальной сатире, и вся его борьба протекала в сфере чистых идей. Он сражался с утопией философской. Действительно, а что если ценой ограничения свободы бу- дет счастье - всем, даром? И возможно ли оно - без свободы? Как для ученого-теоретика, для него не существовало иных критериев истины, кроме логики и внутренней красоты выведен- ных уравнений. Политические идеи, вера в бога, в социальный прогресс, или в Человека с большой буквы, - все это было не для Хаксли. Его философское неверие, которое, к счастью, ред- ко изливалось сметающим все на своем пути нигилизмом, - толь- ко ирония, изящная сатира, никакой патетики, никакого педали- рования! - в конечном счете обязательно должно было привести к появлению романа "О дивный новый мир". Это и по сей день самая спокойная, уравновешенная и вне- шне бесстрастная антиутопия. Там, где Замятин увлеченно кон- струирует свое reductio ad dbsurdum, доказательство от проти- вного, а Оруэлл просто кричит, захлебнувшись кровью, - Хаксли сохраняет олимпийское спокойствие. Ни один мускул не дрогнет на его лице, и никогда он не позволит себе самому поверить в непогрешимость выводов: перед читателем всего лишь альтерна- тива - следовать за автором, или искать контраргументы... Из всего прочитанного об Олдосе Хаксли в моем мозгу сло- жился образ абсолютного агностика. Не верившего ни в науку, ни в политику, ни в историю; ни в бога, ни в черта. Оно, на- верное, и неплохо в чисто познавательном смысле (хотя и уче- ный-естествоиспытатель на веру принимает исходные аксиомы), но в общественной жизни подобная позиция чрезвычайно опасна. Несправедливо было бы умолчать о тех взглядах Олдоса Ха- ксли, которых редко касаются отечественные иследователи. Так, многие их западные коллеги не без основания считают, что он с симпатиями относился к... национал-социализму; да и его чисто национальные пристрастия и антипатии более к лицу обывателю- -погромщику, нежели умнице, эстету, властителю умов... Хорошо еще, что это лишь досадные пятна на портрете человека в общем светлого. Творческого, трудолюбивого, искреннего, мучившего- ся, подарившего литературе одну из самых значительных и глу- боких книг, где как раз ставится тот "проклятый" вопрос: сто- ит ли счастье - свободы?.. Олдос Леонард Хаксли родился в 1894 году. Детство буду- щего писателя прошло в условиях тепличных. Чисто внешне, ра- зумеется: блестящее образование (Итон!), рафинированная ин- теллигентная семья. Внук знаменитого естествоиспытателя-дар- виниста Томаса Хаксли, о котором речь уже шла в одном из пре- дыдущих этюдов, сын состоятельного издателя, внучатый племян- ник известного поэта и литературного критика Мэтью Арнольда. О Хаксли хочется сказать: аристократ - имея в виду не сослов- ное деление, а в большей мере "аристократизм духа". Незауряд- ной личностью, органично чуждой плебсу, толпе - он несомненно был. В литературу его привела, как ни странно, слепота! В ше- стнадцатилетнем возрасте юношу, всерьез собиравшегося стать врачом, самого настигла тяжелая болезнь глаз (и потом он всю жизнь провел под угрозой полной потери зрения). С наукой было покончено, и молодой Хаксли направил стопы по другой "семей- ной" дорожке: он начал писать - и быстро понял, в чем его на- стоящее призвание! И его Голгофа. Невозможно представить себе интеллектуальную жизнь Анг- лии 20-х годов без Хаксли. И невозможно, вероятно, назвать в то время фигуру более спорную. Созданные им романы с чисто литературной точки зрения строгой критики не выдерживали: как сказал английский историк литературы Уолтер Аллен, "высокие образцы этого искусства Хаксли переписывает спустя рукава". Но его идеи, его беспощадное "раздевающее" остроумие (а разо- блачал он все что ни попадя - моральные догмы, религиозные, политические, эстетические...) признавали даже те, кого одно имя писателя приводило в состояние крайнего раздражения. Да и как ему было не поддаться, когда этот жуткий шутник позволял себе издевательские насмешки над всем набором увле- чений тогдашней интеллектуальной лондонской элиты! Над рацио- нализмом и мистицизмом, культом духовности и "низменным" ув- лечением Фрейдом... Для него поистине не было ничего святого, а в этом случае, как язвительно заметил польский мастер афо- ризмов Станислав Ежи Лец, "оскорбятся даже атеисты"! Когда говорят о настоящем интеллигенте, порой забывают, что в ряду "родовых" качеств интеллигенции первым бы следова- ло назвать сдержанную неприязнь к обожествлению чего бы то ни было. Чувство самоиронии, критической дистанции, в том числе по отношению к самому себе. В этом смысле Олдос Хаксли был образцом. В теократичес- ких обществах такие становятся безбожниками и иконоборцами, а там, где правит бал воинствующий атеизм, - наоборот, пламенно защищают свободу вероисповедания. И никогда не пожалеют иро- нических стрел для тех, кто слишком самоуверен... В литературе он прожил почти полвека. С ним переписыва- лись Андре Моруа, Томас Манн, Ричард Олдингтон, Томас Стернс Эллиот, Чарлз Перси Сноу. Литературное наследие Олдоса Хаксли поражает своим объемом и разносторонностью - романы, стихи, пьесы, эссе, биографии, путевые дневники, философские сочине- ния (а также то, что сегодня назвали бы публицистикой). Писал Хаксли как заведенный, отказывая себе в отпусках и выходных, и делал свое дело методично, аккуратно, без особого надрыва. Это был не Ван-Гог, не Эдгар По - и если говорить о сов- ременниках, не Оруэлл. Хаксли не сжег себя в короткой жизни- -вспышке, его факел горел ровно и уверенно. Все-таки он самую малость не дотянул до семидесяти, и умер не в результате нер- вного истощения, не надорвавшись, а от болезни безразличной к типу личности - от рака... Он рано узнал, что обречен. Но даже глядя в лицо смерти, постарался отнестись к ней философски. Как ко всему в жизни. Поздние его книги откровенно неудачны - и скучнейшая утопия "Остров", и один из первых в мировой литературе "анти- атомный" сценарий - "Обезьяна и сущность", вышедший сразу по- сле войны... Наши критики, разумеется, не прошли мимо мисти- ческих исканий Хаксли, особенно напирая на его увлечение нар- котиками в последние годы жизни. Что было, то было, глупо скрывать. Правда, в ЛСД он нуж- дался по двум, как минимум, причинам: хоть ненадолго, но снять физическую боль (а иногда мучения становились нестерпи- мыми); а кроме того - ему было любопытно! Как писателю и фи- лософу, озабоченному "проектами общественного счастья". Позд- ние книги Хаксли, посвященные наркотическим путешествиям за грань доступного (одна так и называлась - "Новые врата восп- риятия"), сопровождались скандалом - однако мало кто сподоби- лся прочитать их как путевые дневники писателя, который всю жизнь не ленился открывать для себя неизведанное. В последнее свое путешествие - без возврата - он отпра- вился в ноябрьские дни 1963 года. Это событие прошло практи- чески незамеченным: все газеты мира были заполнены обстоя- тельствами другой смерти - убили президента Кеннеди... Как бы то ни было, ранние книги Хаксли - романы "Желтый Кром" (1920), "Шутовской хоровод"(1923) и "Контрапункт"(1928) по сей день считаются высокими образцами английской сатиры и философской прозы. И, конечно, не забыто его главное творение - антиутопия, название которой, не без издевки заимствованное у Шекспира, с легкой руки Хаксли стало нарицательным. ...А задумано все было, как рядовая полемика с великим соотечественником - Гербертом Уэллсом! Хаксли по своему обык- новению планировал дать резкий и при том внешне корректный (как и подобало в споре британских джентльменов) ответ утопи- ческим грезам на тему "люди как боги". Однако в процессе ра- боты, отмечал автор, "первоначальный замысел пародии быстро вышел из-под контроля". То, что задумывалась пародия, сомнений не вызывает. В книге немало персонажей с "говорящими" именами: Ленина (кото- рую в нашем переводе благоразумно сделали Линайной), Бернард Маркс и "доктор Шоу", Бенито Гувер, Гельмгольц Уотсон, Морга- на Ротшильд, Герберт Бакунин и, разумеется, некто по фамилии Уэллс... - а вот герои отсутствуют. Но зато сколько будоражащих, шокирующих идей! Главный вопрос, заданный Хаксли, можно сформулировать так: до каких пределов мы согласны пожертвовать нашей индиви- дуальностью ради комфорта? В 1926 году появилась в его дневнике приметная запись: "Тому, кто вкусил от Индии, индийской духовности, индийской грязи и религии, Форд представляется более великим человеком, чем Будда. Однако в Европе и особенно в Америке именно путь Гаутамы кажется путем спасения. Мы религиозны, пока не попа- дем в истинно религиозную страну. После этого мы всей душой за канализацию и прожиточный минимум. Путешествовать - значит убеждаться, что везде плохо". Многие государства и социальные системы могли бы при же- лании узнать себя в изображенном обществе, как в зеркале - и узнавали... Однако известно, что замысел "технологической утопии" зародился после путешествия Хаксли в США. О том гово- рят и многие детали, самая яркая из них - летосчисление "пос- ле Форда"! "В конце концов, - замечает Брайн Олдисс, которого трудно заподозрить в особых симпатиях к социализму, - это 632 год от Рождества Фордова, а не Ленинского". Итак, главное, по мысли строителей утопии, это гаранти- ровать всем без исключения - счастье, понимаемое как комфорт. Иными словами - стабильность, здоровье, абсолютная и изна- чальная удовлетворенность своим местом в жизни, бездумное и безбедное потребление, распространяемое не только на вещи, но и на эмоции, на чувства, на секс... Достичь этой кажущейся невозможной гармонии поможет всесильная наука, недаром назва- на утопия "технологической". Еще в романе "Желтый Кром" один персонаж по фамилии Ско- уган разглагольствовал о разумном государственном устройстве, не допускающем ни чувств, ни искусства, ни вообще индивиду- альности своих граждан. Остается, добавляет Хаксли, немногое: люди должны производиться в специальных колбах и с младенчес- кого возраста подвергаться "промыванию мозгов" - гипнопедии, или обучению во сне. В том и состоит секрет утопии: человека к ней готовят еще в зародышевом состоянии. Альфой и омегой совершенного го- сударства становится система "инкубаториев", где генетически выращивают представителей разных каст. После чего их еще и обучают будущим социальным ролям. "Весь секрет счастья и добродетели: люби то, что тебе предначертано. Все воспитание тела и мозга как раз и имеет це- лью привить людям любовь к их неизбежной социальной судьбе... Они вырастут, неся в себе то, что психологи когда-то называли "инстинктивным" отвращением к природе. Рефлекс, привитый на всю жизнь. Мы их навсегда обезопасим от книг и ботаники". Слова директора одной из таких колыбелей счастья порази- тельно перекликаются с более поздними идеями психологов-бихе- виористов (от английского behavior - поведение); они убежде- ны, что натаскиванием по принципу "стимул-реакция", известно- му по опытам дрессировки крыс, можно добиться правильного по- ведения и человеческих особей. После чего общество обретает искомые стабильность и покой. Вопрос, кто будет управлять этим процессом, похоже, эн- тузиастов "модификации поведения" не волновал... У Хаксли это - Мустафа Монд, Постоянный Главноуправитель Западной Европы, один из десяти Главноуправителей мира. Именно он выступает в роли лектора, разъясняющего Дикарю из американской резервации принципы устройства "дивного ново- го мира", а также развертывает перед ним историческую панора- му того, как общество пришло к реализации утопии. Как всякий управитель, он знает больше своих "управляе- мых". Мустафа Монд способен оценить тонкую мысль, смелую идею, революционный проект, но во всех случаях бестрепетно выносит свое цензорское "нет", оправдываясь высшими интересами общес- тва: "А жаль, подумал он, ставя свою подпись. Работа сделана мастерски. Но только позволить им начать рассуждать о назна- чении жизни - и форд знает до чего дорассуждаются. Подобными идеями легко сбить с толку тех высшекастовиков, чьи умы менее устойчивы, - разрушить их веру в счастье как Высшее Благо и убедить в том, что жизненная цель находится где-то дальше, где-то вне нынешней сферы людской деятельности; что назначе- ние жизни состоит не в поддержании благоденствия, а в углуб- лении, облагораживании человеческого сознания, в обогащении человеческого знания. И вполне возможно, подумал Главноупра- витель, что такова и есть цель жизни. Но в нынешних условиях это не может быть допущено". А во время "агитационной беседы" он как бы ненароком по- казывает Дикарю, чей словарь почти наполовину состоит из шек- спировских цитат (в резервации жизнь течет по-старому), соде- ржимое секретного сейфа, хранящего сочинения великого барда, и Библию, и многое-многое другое. "Шекспир, видите ли, запре- щен, - напоминает Главноуправитель. - Но поскольку законы ус- танавливаю я, то я могу и нарушать их. Причем безнаказанно". Что это - беззастенчивый цинизм? Скорее уверенность в правильности избранного пути. Потому что, повторяю, автор да- лек от однозначного осуждения дивного нового мира. Ведь в ре- зультате жители его все-таки - счастливы. На худой конец - так думают после соответствующего "обучения"... Что же за идеи начертаны на знамени утопии? Во-первых, вслед за божеством Фордом, это взгляд на ис- торию как на чушь: "Он сделал сметающий жест - словно невиди- мой метелкой смахнул горсть пыли, и пыль та была Ур Халдейс- кий и Хараппа; смел древние паутинки, и то были Фивы, Вави- лон, Кносс, Микены. Ширк, ширк метелочкой - и где ты, Одиссей, где Иов, где Юпитер, Гаутама, Иисус? Ширк! - и прочь полетели крупинки античного праха, именуемые Афинами и Римом, Иеруса- лимом и Срединным царством. Ширк! - сметены соборы;ширк, ширк! - прощай, "Король Лир" и Паскалевы "Мысли". Прощайте, "Страс- ти", ау, Реквием; прощай, Симфония; ширк! ширк!.." Во-вторых, это отказ от социального института семьи; в мире после Форда слова "мать", "отец", "родители" равносильны непристойностям: "Господь наш Форд - или Фрейд, как он по не- исповедимой некой причине именовал себя, трактуя о психологи- ческих проблемах, - господь наш Фрейд первый раскрыл гибель- ные опасности семейной жизни..." И наконец, были решительно отброшены с магистрального пути такие мешавшие "общечеловеческому счастью" завалы, как искусство и наука: "эту цену нам приходится платить за стаби- льность. Пришлось выбирать между счастьем и тем, что называли когда-то высоким искусством. Мы пожертвовали высоким искусст- вом... Мы науку держим в шорах. Конечно, истина от этого страдает. Но счастье процветает. А даром ничто не дается. За счастье приходится платить". Заметили, как подвел нас автор к сакраментальному вопро- су, вынесенному в начало? Итак, многочисленные "отказы" чело- вечества на пути к утопии - всего лишь плата за счастье... Так как же - стоит оно свободы? Для одного человека в романе ответ ясен: безусловно нет, не стоит! Этот персонаж - Дикарь, выросший не в Инкубатории, а в индейской резервации, где люди продолжали появляться на свет по старинке. Дикарь помнит свою мать, он в восторге от Шекспира, и от предложенного ему "дивным новым миром" строго отмеренного счастья в пробирке простодушного Дикаря тошнит - буквально... Человеку в этой "антисептической" утопии - не жизнь; к этому выводу писатель приходит так же логично, хлад- нокровно и убедительно, как до того он выстраивал свой мир "всечеловеческого счастья без свободы". До конца жизни Олдос Хаксли так и не разобрался с им же сформулированной жуткой альтернативой: рациональный мир тота- литарного подавления - или примитивная дикость. Есть ли тре- тий путь - здоровое и свободное цивилизованное общество, - он для себя не выяснил. А мы?.. Удрученный тем, что не смог построить свою собственную "микро-утопию" посреди ненавистной ему всеобщей, Дикарь все- -таки воспользовался последним правом свободного человека: он добровольно уходит из жизни, от насильного счастья. Подобный бунт, считает автор, - не извращение и не умст- венный "заскок" (да и откуда он у Дикаря!). Это инстинктивный протест разумного существа против неведомых благодетелей, ко- торые решают за него, загоняя его в рай - дубиной. "Не хочу я удобств. Я хочу Бога, поэзию, настоящую опас- ность, хочу свободу, и добро, и грех", - в этом на первый взгляд сумбурном крике души свита безукоризненная логическая цепочка. Начат "список пожеланий" отказом от удобств, а за- канчивается - добром и грехом. Пусть уж лучше они - связанные воедино, как исстари, и неотделимые от нашего естества, - чем лабораторное стерилизо- ванное "счастье" в пробирке.